|
XXVIII
Он пышный зал оглядывал, - и взор
Подметил вдруг толпу потрясший спор.
Когда, стеснясь, дивились храбрецу,
Что столь спокоен был, лицом к лицу
С противником, и дерзкий снес намек,
Забыв о чести, - Калед изнемог,
Волнуясь весь и чувствуя вдвойне;
Все губы в пепле, все лицо в огне,
На лбу, сердечной порожден тоской,
Пот проступил росою ледяной, -
Знак, что в груди кипенье чувств и мук,
В какие вникнуть ум боится вдруг.
Да, в миг иной мы как во сне живем
И действуем, осмыслив лишь потом.
Пажу тех мук довольно было, чтоб
Сковать уста, сжечь агонией лоб.
Он уловил, на дерзкого глядя,
Как Лара улыбнулся отходя;
Лицо пажа переменилось вмиг,
Как будто он улыбки смысл постиг;
Припомнил все, прочел он больше в ней,
Чем в Ларе смог подметить круг гостей;
За господином он скользнул своим,
И зал без них как будто стал пустым:
Все так вперяли в Лару острый взор,
Так чутко все переживали спор,
Что, - лишь качнулся черной тенью он
Под факелами по стволам колонн, -
У всех быстрей забился пульс, и грудь,
Как бы стряхнув кошмар, смогла вздохнуть;
Нам даже бред осилить тяжело:
Реальному всего роднее - зло.
Они ушли, но Эззелин стоит,
Задумчивый храня и властный вид;
Но через час рукою он послал
Привет свой Ото и покинул зал.
XXIX
Толпа ушла, пирующие спят;
Рад скромный гость, хозяин щедрый рад
Лечь на свою всегдашнюю кровать,
Где радость спит, а горе жаждет спать;
Где человек, измученный борьбой,
Бежит от жизни в сладостный покой,
Где нет коварства, злобы и любви,
Где честолюбье не бурлит в крови.
Крылом забвенья жадный взор прикрыт,
И полужизнь как бы в гробу лежит.
Как ложе сна удачней назовут?
Гробница ночи, мировой приют,
Где мощь и слабость, чистота и грех
Простерлись навзничь, в наготе, у всех.
Как сладко хоть бы миг дышать без дум!
Но вновь страх смерти утром гложет ум;
Пусть жизнь полна скорбей, - нам страшен он,
Тот, лучший, снов почти лишенный сон!
|
|
|
|