| |
V
Уста Селимовы молчали;
Но взор отцов, отцова речь
Убийственней, чем русский меч2,
Младое сердце уязвляли.
"Я сын рабы? Я слаб душой!
Кто ж мой отец?.. Давно б иной
Пал мертвый за упрек такой".
Так думы черные рождались,
И очи гневом разгорались,
И гнева скрыть он не хотел.
Яфар на сына посмотрел -
И содрогнулся... Уж являлась
Кичливость юноши пред ним;
Он зрит, как раздражен Селим
И как душа в нем взбунтовалась.
"Что ж ты ни слова мне в ответ?
Я вижу все: - отваги нет,
Но ты упрям, а будь ты смелый
И сильный, и годами зрелый,
То пусть бы ты свое копье
Переломил - хоть о мое".
И взгляд презренья довершает
Паши насмешливый укор;
Но дерзкий вид, обидный взор
Селим бесстрашно возвращает, -
Сам гордо на него глядит,
Гроза в очах его горит,
И старец взоры опускает,
И с тайной злобою молчит.
"Он мне рожден для оскорбленья,
Он мне постыл со дня рожденья,
Но что ж? - Его без силы длань
Лишь серну дикую и лань
Разит на ловле безопасной;
Его страшиться мне напрасно.
Ему ли с робкою душой
За честь лететь на страшный бой?
Меня кичливость в нем смущает,
В нем кровь... чья кровь?.. Ужель он знает?..
В моих очах он, как араб3,
Как в битвах низкий, подлый раб;
Я усмирю в нем дух мятежный! -
Но чей я слышу голос нежный?..
Не так пленителен напев
Эдемских светлооких дев.
О, дочь! Тобою жизнь яснее.
Ты матери своей милее, -
С тобою мне, под сумрак лет,
Одне надежды, горя нет;
Как путника в степи безводной
Живит на солнце ключ холодный,
Так веселит взор жадный мой
Явленье пери молодой.
Какой поклонник в поднебесной
Перед гробницею чудесной
Пророка пламенней молил!
Кто так за жизнь благодарил,
Как я за дочь, мою отраду,
Его прекрасную награду?
Дитя мое... О, сладко мне
Благословенье дать тебе!"
|
|
VI
Пленительна, светла, как та мечта живая,
Которая с собой несет виденья рая
Страдальца горестным, призраков полным снам,
И радует тоску, что встреча есть сердцам,
Что в небе отдана отрада нам земная,
Мила, как память той, чей свят бесценный прах,
Чиста, как у детей молитва на устах -
Была Яфара дочь. - Заплакал вождь угрюмый,
Когда она вошла, и не от мрачной думы.
Кто сам не испытал, что слов на свете нет -
Могучей красоты изобразить сиянье?
Предстанет ли пред кем? В душе очарованье,
Бледнеет, и в очах затмится божий свет,
И, сладостно томясь, веселый и унылый,
Он сердцем признает всю власть чудесной силы.
Зулейка так блестит той прелестью младой,
Которой имя нет, безвестной ей одной,
Невинностью цветет, любовью пламенеет,
И музыка у ней с лица как будто веет,
И сердце нежное льет жизнь ее красам.
А взор? - О, этот взор - он был душою сам!
Она вошла - главу склонила
И руки белые крестом
На перси чистые сложила, -
И перед сумрачным отцом
С улыбкою смиренной стала,
И на плечо к нему припала,
И белоснежною рукой
Приветно старца обнимала.
Лаская дочь, Яфар немой,
Унылый, - дело начатое
Уже готов был отменить;
Яфар боялся погубить
Ее веселье молодое;
Он чувством был прикован к ней:
Но гордость в нем всех чувств сильней.
VII
"Зулейка - сердца утешенье!
Тебе сей день докажет вновь
Мою отцовскую любовь;
С тобой мне тяжко разлученье;
Но я, забыв печаль мою,
Тебя в замужство отдаю;
Жених твой славен, - меж военных
Он всех храбрей; Осман рожден
От древних, доблестных племен,
От Тимарьетов неизменных4,
Никем, нигде непобежденных;
И словом, я тебе скажу,
Он родственник Пасван-оглу5.
До лет его какое дело!
Не юноши искал я сам;
Тебе ж приданое я дам,
Которым ты гордися смело.
Когда ж все будет свершено, -
И наши силы заодно,
То посмеемся мы с Османом
Над жизнь отъемлющим фирманом6:
Лишь головы не сбережет,
Кто в дар снурок к нам привезет7.
Теперь моей внимая воле,
Послушна мне, ему верна,
Уже ты с ним искать должна
Любви и счастья в новой доле".
|
