П. А. Козлов не новичок в русской поэзии вообще и в передаче Байрона русским читателям в частности: до «Дон-Жуана» им переведены «Манфред», «Беппо», несколько лирических стихотворений. Обладая приятным и симпатическим дарованием стихотворца, дарованием, отличительную черту которого составляет легкий юмор, очень хорошо владея стихом, г. Козлов при этом имеет все качества, необходимые для безукоризненного переводчика: то поэтически критическое чутье, о котором мы говорили выше и которое помогает ему оттенять надлежащим образом все то, что в подлиннике требует именно оттенения, и находить для всего надлежащий тон, ту способность распоряжаться своим языком, о которой тоже упоминали мы, наконец, ту литературную добросовестность, которая есть тоже одно из существеннейших условий для переводчика и перевода и, к сожалению, встречается у нас весьма редко. Благодаря этим качествам, к которым необходимо присоединить как весьма важное знание в совершенстве языка подлинника (явление, у наших переводчиков тоже очень редкое), г. Козлов вполне удовлетворительно справился со своею задачею относительно соблюдения верности тона (особенно в местах, имеющих юмористический характер, сообразно вышеупомянутому свойству его дарования) и верности передачи тех всех подробностей, особенностей и т. п., которые нашли себе место в переводе. Но вот тут мы и подошли к существенному недостатку почтенного и талантливого труда г. Козлова, ибо именно не все подробности подлинника вошли в перевод: многое исключено или сокращено. Причина этого - отнюдь не неспособность или неуменье переводчика справиться с встречавшимися ему трудностями, так как он во многих других местах своего труда прекрасно доказал противоположное. Причина заключается в желании - все, что включено у Байрона в одну октаву, передать по-русски одною октавой, желание, которое не только не может быть поставлено в укор почтенному переводчику, а, напротив того, много говорит в его пользу, свидетельствуя о его полной добросовестности относительно подлинника, но тем не менее в большинстве случаев представляется совершенно неисполнимым без ущерба подлиннику и вместе с тем излишним, непроизводительным. Неисполнимо оно по условиям нашего языка относительно английского, которого слова, обороты, грамматические формы гораздо короче и беднее того же в нашем языке; излишне и непроизводительно потому, что ни красота подлинника, ни близость к нему перевода нисколько не потеряли бы от того, что вместо, положим, четырех стихов подлинника оказалось бы шесть в переводе, лишь бы в этих шести не было прибавлений, сочиненных переводчиком. Некоторые из наших переводчиков Шекспира пытались также переводить стих в стих, и попытка также всегда оказывалась неуспешною: в большинстве случаев приходилось выкидывать из подлинника кое-что, иногда существенное, и таким образом достигалась цель чисто внешняя. В оправдание своего приема переводчики эти ссылались на немцев, например на Шлегеля и Тика, у которых весь Шекспир переведен стих в стих, с соблюдением полнейшей верности; но они забывали про филологическую и грамматическую близость английского и немецкого языков. Мы знаем, что у Байрона октава придает рассказу прелесть и оригинальность; но уже лучше пожертвовать этою чисто внешнею особенностью, чем гораздо более существенным,- тем более, повторяем, что красота формы мало потеряла бы от того, что рассказ шел бы, например, куплетами в четыре стиха того же размера; сколько мне помнится, такую же попытку перевода, и именно из Байрона, сделал - и совсем небезуспешно - наш известный переводчик Д. Л. Михаловский.5 А чтобы наше замечание о выпуске у г. Козлова значительной части «существенного» именно вследствие вышеупомянутого стремления (как это случилось бы и со всяким другим, самым опытным и талантливым переводчиком) не представилось голословным, приведем несколько наиболее выдающихся примеров.
Песнь 2-я, строфа 187. У Байрона (мы переводим слово в слово):
«Под длиною (речь идет о поцелуе) я понимаю продолжительность; сколько длился их поцелуй - это знает небо, ибо несомненно, что сами они не занимались исчислением, да если б и занялись, то не могли бы подвести точный, до секунды, итог своим ощущениям. Они не говорили ни слова, но чувствовали себя влекомыми друг к другу, как будто их души и губы неодолимо манили себя одна к другой».
У г. Козлова:
Порывы страсти сдерживать напрасно,
Тем больше измерять. Без фраз пустых
Всё для Гайде с Жуаном стало ясно,
И их уста слилися в тот же миг.
Песнь 9-я, строфа 11. У Байрона:
«Истины, которых ты не прочтешь в газетах, но которые пора уже высказать толпе наемников, жиреющих от крови и долгов своей страны».
У г. Козлова все подчеркнутые нами - и весьма характеристические слова - исключены совсем.
Нам невозможно, по недостатку места, привести здесь не только все, подобные вышеописанным, примеры, но даже большинство их. Да это и не нужно: приведенного, надеемся, достаточно для подтверждения нашей мысли о невозможности включить в одну русскую октаву все, находящееся в одной октаве английской. Читатель из наших нескольких цитат уже мог увидеть, сколько существенного приходилось переводчику или совсем выкидывать, или сокращать, заменяя даже иногда совершенно общими, бесцветными местами, например... в 186 строфе 2-й песни, где вместо слов подлинника: «Когда сердце, и душа, и чувство действуют согласно, когда кровь - лава, пульс - страшный огонь, каждый поцелуй - сердцетрясение» (hearth-quake, имеющее в подлиннике очевидное отношение к слову earthquake, землетрясение), читаем:
Когда, как лава, в жилах льется кровь,
И, как пожар, горит в груди любовь;
или в 175 строфе той же 2-й песни, где поэтические слова подлинника: «Они смотрели один другому в темные глаза, которые кидали яркий свет друг в друга» заменены общим местом: «Горя, их взоры встретились!» и т. п. В то же время переводчику, делая такие исключения и сокращения, приходилось иногда, для пополнения образовывавшихся пробелов, делать собственные добавления (иначе стих не выходил бы полным), которые в иных случаях представляются довольно крупными, чтобы быть допущенными; например, цитированные нами в 3-й строфе 9-й песни слова «Чиня Европы старые заплаты» и «Твоих деяний жалки результаты; поддерживать напрасно тлен и гниль!» - чего у Байрона совсем нет, или в 8-й строфе той же 9-й песни тоже принадлежащие только переводчику слова: «Но он (Вашингтон) иных, чем ты, держался правил», или в 4-й строфе той же песни совсем не находящиеся в подлиннике слова: «Да ты, что уподобился кумиру», и т. п. И большинство всего этого вследствие все той же весьма похвальной, но, повторяем, большею частию неосуществимой и всегда непроизводительной заботы о сохранении октавной формы! Но независимо от недостатков, обусловленных именно этою причиной, беспристрастие заставляет нас указать и на другие (их, впрочем, гораздо меньше) неверности относительно подлинника, причину которых мы уже понять не можем. Например, в 4-й строфе песни 9-й читаем у г. Козлова: «Бесспорно, ты головорез лихой (тем прозвищем обязан ты Шекспиру)»,- и так как эти слова обращены автором к Веллингтону, то мы. недоумеваем, каким образом Шекспир мог говорить о Веллингтоне; на самом же деле у Байрона сказано так: «Ты лучший из головорезов; не удивляйся: это фраза Шекспира, и к тебе она вполне применима»... В той же песне, строфа 14-я, читаем: «Отрадней быть здоровым бедняком, чем Цезарем больным», тогда как у Байрона: «Я хотел бы лучше иметь здоровое пищеварение, чем рак Бонапарта«; и т. п. Встречаются в переводе и стилистические, и другие неловкости вроде «врач желчи печень»; «как поступила строго Пентефрия супруга, Федры месть» (каким образом месть может поступать?), и др., куда следует отнести также частое и иногда неправильное употребление что вместо который. Но на этом мы уже не останавливаемся ввиду многих крупных достоинств труда г. Козлова.
Об этих крупных достоинствах мы уже упоминали; если недостаток места заставил нас ограничиться только немногими примерами отрицательного свойства, то он в еще большей степени не позволяет нам привести здесь даже часть тех стихов, которые придают переводу неоспоримо серьезное литературное значение, производя по своему тону впечатление подлинника, а по близости к этому последнему в подробностях давая о нем в этом отношении полное понятие. Таких мест в книге много, вследствие чего и труден выбор (да вряд ли он в этом случае нужен), и соединение их делает то, что за трудом г. Козлова мы должны признать, как бы в виде итога, одно очень большое общее достоинство - талантливость, благодаря которой к этому переводу следует применить в совершенно противоположном смысле то, что говорил когда-то Тургенев о Вронченковом переводе «Фауста»: «Его труд - действительно труд... Это не источник, который свободно и легко бьет из недр земли; это колодезь, из которого со скрипом и визгом насос выкачивает воду».
1889. ЖМНП, No 8, стр. 437-451. Примечания
1 Вейнберг имеет в виду «Полное собрание сочинений Шекспира» в переводе русских писателей», изд. Н. В. Гербелем и Н. А. Некрасовым в 1865-1868 гг.
2 Четвертое издание Полного собрания сочинений Шекспира в переводе русских писателей под ред. Н. В. Гербеля вышло в 1887 г. Все переводы А. Л. Соколовского были заменены новыми: Д. Л. Михаловского («Ричард II», «Генрих V»), П. А. Каншина («Генрих IV», «Троил и Крессида»), Н. А. Холодковского («Перикл»), К. К. Случевского («Зимняя сказка»), Д. Цертелева («Генрих VI»).
3 Вейнберг цитирует критический разбор Жуковского перевода трагедии «Радамист и Зенобия» (см. выше, стр. 78).
4 Вейнберг имеет в виду переводы, помещенные в «Сочинениях лорда Байрона в переводах русских поэтов», изд. под ред. Н. В. Гербеля (1864-1866): М. Ю. Лермонтова - «Душа моя мрачна», «Коль небеса», «Стансы», «В альбом», «Умирающий гладиатор»; А. В. Дружинина - «Стансы к Августе», «Стихи, написанные при получении известия о болезни леди Байрон»; А. Н. Плещеева - «Газель», «Ты кончил жизни путь», «У рек вавилонских», «Августа», «Ты счастлив», «Когда я прижимал тебя»; Д. Л. Михаловского - «Она идет в красе своей», «О, если там, за небесами», «На берегах Иордана», «Скончалася она», «Ты плакала», «Саул», «Коль небеса», «Стансы», «Тьма», «Мазепа», Из «Чайльд-Гарольда» и мн. др.; И. С. Тургенева - «Тьма».
5 Михаловский не переводил произведений Байрона, написанных октавами. По-видимому, Вейнберг имеет в виду перевод отрывков из «Чайльд-Гарольда», в котором Михаловский передавал 9-строчную спенсерову строфу, примененную Байроном, 12-строчными строфами, состоявшими из 3 четверостиший с перекрестной рифмовкой.
|
