Статьи об авторе » М. П. Алексеев. Байрон и русские писатели

Немало рассказов о Байроне от лиц, близко его знавших, собрал также А. И. Тургенев. Недаром в посмертном стихотворном портрете его Б. М. Федорова («Иллюстрация», 1846), неудачном в поэтическом отношении, но достоверном со стороны фактических указаний, было сказано:

Следы некоторых из этих знакомств сохранились и в его письмах. Любопытно, что первые рассказы о Байроне слышаны были А. И. Тургеневым от тех же дипломатов: еще в 1819 г. английский посланник в Петербурге, Casamajor, «один из острых и лучших английских дипломатов», как его аттестовал М. М. Сперанский¹, давал Вяземскому читать роман Каролины Лем «Гленарвон», в котором выведен был Байрон, и попутно, вероятно, познакомил его с романической подоплекой этого романа-памфлета, написанного из мести рукой отверженной любовницы поэта². В письме к Вяземскому от 7 января 1820 г. из Петербурга, рассказывая, со слов Батюшкова, что «итальянцы <...> переводят поэмы Байрона и читают их с жадностью», Тургенев упоминал и «Гленарвон», роман, «где он описан» и где «Байрон говорит им <итальянцам> о их славе языком страсти и поэзии»³. Впоследствии, живя в Париже, Тургенев часто навещал г-жу Рекамье - эту, по его словам, «европейскую знаменитую красавицу, еще милую, цветущую душою и сердцем и умом блестящим и образованным, освежаемым всеми приливами европейского общества»⁴. В юности Рекамье бывала в Лондоне и встречала там ряд людей, которых потом хорошо знал и Байрон. Однажды Рекамье представлен был Ричард Шеридан, создатель «Школы злословия». Один из рассказов Рекамье о Шеридане Тургенев вспомнил в 1830 г., прочтя только что вышедшую биографию Байрона, написанную Т. Муром.

Этот рассказ, комментирующий один из анекдотов, помещенных в книге Мура, Тургенев сообщил в письме к Вяземскому от 24 мая 1830 г.: «В записках Мура о Бейроне найдете, что Шеридан что-то сказал Бейрону о театре и Рекамье, но загадка не объяснена. Рекамье рассказала мне с прелестною простотою весь случай. В приезд ее в Лондон толпа обожателей окружила ее, но мать стерегла свое нетронутое сокровище и обороняла ее от неугомонных поклонников. Шеридан был тогда au pinacle парламентарной и театральной славы своей, и герцогиня Девонширская назначила ему место в своей ложе, чтобы представить его парижской красавице. Но вот беда: английский оратор не умел сказать двух слов по-французски, изъяснялся чрез переводчика с красавицей, но, обвороженный ее милым лицом, схватил платок ее и спросил у переводчика, как сказать «for ever»? «Pour toujours»,- отвечал он. Он поцеловал платок страстно и спрятал его, повторив ей слова: «Pour toujours». Этот анекдот пересказали, вероятно, Бейрону»⁵. Тургенев имеет ввиду то место в книге Мура, где он приводит выдержку из дневника Байрона (Sunday, March 6, 1814): «Во вторник обедал вместе с Роджерсом,- присутствовали M-me de Stael, Mackintosh, Sheridan, Erskine, а также Payne Knight, lady Donegall и Miss R. Шеридан рассказал очень хорошую историю о себе самом и носовом платке М-те де Рекамье»⁶.

Другой анекдот, «служащий к пополнению характеристики Байрона», услышанный из уст американца Джорджа Тикнора (1791-1871), будущего известного автора «Истории испанской литературы», Тургенев обнародовал в одной из своих корреспонденции серии «Хроника русского в Париже». «В 1815 году,- сообщает Тургенев со слов Дж. Тикнора,- когда еще Байрон был в ладах с женою, но уже не совсем с самим собой, Тикнор сидел в его кабинете, в самую ту минуту, когда Буржес, поэт и приятель Байрона, вбежал к нему с известием о победе при Ватерлоо, о которой он сам слышал от приехавшего курьером адъютанта Веллингтона: «J'en suis diablement fache <это мне чертовски досадно>,- пробормотал Байрон, прибавив а реи pres Приблизительно) так:- J'esperais que la tete de Castlereagh serait mise a une pique; a present, a ce qu'il parait, cela n'arrivera pas» <Я надеялся, что голову Каслри наткнут на пику; теперь же, как кажется, это не случится>». Буржес ушел с досады от Байрона»⁷. «Многие в Англии опасались, что с низложением Наполеона и с торжеством партии тори ослабеют виги и возникавшие тогда радикалы»,- комментирует свою запись Тургенев⁸; он мог бы к этому добавить, что под пикой, на которую, как надеялся Байрон, наткнут голову всесильного английского премьер-министра, английский поэт разумел русскую казачью пику.

Странствуя по Европе, Тургенев то и дело наталкивался то на свидетельства и воспоминания о Байроне, которые возбуждали в нем различные посещаемые им местности, то встречался с людьми, лично знавшими английского поэта. Так, в письме к Вяземскому из Женевы (от 9 июля 1833 г.) Тургенев сообщал: «Из своих окон Жуковский указал мне дом, где жил Бейрон в виду озера и Кларанса. Ввечеру ездил в Шильон, сходил в его сырое подземелье, снова постучал кольцом, к коему прикован был Бонивар: истории его не знал Бейрон и подражал эпизоду Уголина, заключенного в Пизской тюрьме <...> На одной из колонн в тюрьме Бейрон вырезал свое имя: под ним русские читают имя его переводчика - Жуковский; далее какой-то Толстой и легион неизвестных...»⁹ В другом письме к тому же Вяземскому (от 9/21 июля 1833 г.) Тургенев писал опять: «Я снова обошел Монтре и на берегу озера, у Кларанса, близ домика, где жил и куралесил Бейрон, читал «Воспоминания Детуша»¹⁰. Объезжая берега Женевского озера, Тургенев, между прочим, посетил любительскую обсерваторию M-lle Sylvestre и сделал об этом следующую запись: «От нас ускользнуло какое-то светило,- и мы остановились на земном пункте, на котором некогда блистало минутно другое светило, также померкшее: дом Бейрона, на берегу озера, по левую его сторону» ¹¹. Стоило Тургеневу заглянуть в Венецию, он сейчас же наталкивался на вещественные следы жизни английского поэта в этом городе и на сохраняющиеся о нем здесь воспоминания: «гондольеры указывают мне на дом, где жил Бейрон и где еще на деревянном столбе, к коему прицепляют гондолы, хранится полустертый герб его; но еще ни один баркаролл не пропел мне стансов Тасса»¹².

Однажды, находясь в той же Женеве, Тургенев случайно встретился с известной из биографии Байрона графиней Терезой Гвиччьоли и ее русскими друзьями - Ф. А. Толстым, коллекционером и библиофилом, и его дочерью - Аграфеной Федоровной Закревской, воспетой Пушкиным и Баратынским. «Здесь русский Монфокон, сенатор гр. Толстой,- писал Тургенев Вяземскому (12 октября 1833 г.),- с ориентальными ониксами-камеями и с дочерью. Они живут в одном трактире с Бейроновою любовницею, которую я видел в театре. Она здесь с братом; в чертах лица, так, как и в убранстве волос, много оригинального, но tie очаровательного. Верна памяти своего друга»¹³.

17 октября Тургенев пишет вновь: «Возвратился из театра, где сидел в руссо-итальянской беседе с Закр<евской> и гр. Guiccioli, урожденной гр. Gamba, которая была в Лондоне, собрала завещанные ей Бейроном биографические записки, стихи и пр. и обещает издать их по подписке; по крайней мере, так говорила она Закревской»¹⁴. Как примечательна встреча этих двух светских героинь из Равенны и Петербурга, столь тесно связавших свои имена с русским и английским поэтами! Им было о чем поговорить - итальянской графине, вовлекшей Байрона в движение карбонариев, и ее русской приятельнице, которая «с своей пылающей душой» и «бурными страстями» (Пушкин, «Портрет»), «как беззаконная комета», проносилась по небосклону русского лицемерного «большого света». Тургенев с нескрываемым любопытством приглядывался к Терезе Гвиччьоли, прославленной героине одного из последних увлечений Байрона, и едва ли упустил случай завести с ней беседу об английском поэте; не подлежит сомнению, что Тургенев не раз говорил о Гвиччьоли своим петербургским и московским знакомым, еще в середине 30-х годов живо интересовавшихся всем, что связано было с Байроном.

В том же 1833 г., к которому относятся известия о Т. Гвиччьоли и ее русских друзьях, сообщенные Тургеневым Вяземскому, в Петербурге вышел в свет альманах «Альциона на 1833 год», в котором напечатано было стихотворение С. П. Шевырева «Камень Данта»¹⁵. Стихотворение это, в особенности его вторая строфа, без комментария совершенно непонятно; немногие русские читатели в состоянии были догадаться, что здесь речь идет именно о Байроне и об отношениях его к Терезе Гвиччьоли:

Еще труднее было бы догадаться, что под юношей, ослепленным славой байроновской красавицы, Шевырев подразумевал самого себя; к счастью, он сам пояснил все это в письмах к М. П. Погодину, посланных из Рима в 1830-1831 гг. Еще в письме от 13 февраля 1830 г. Шевырев сообщил, что он видел Т. Гвиччьоли на каком-то балу; но его первое впечатление о ней было не очень благоприятным: «Я видел на бале любовницу Байрона Гвиччьоли: в этом у него предурной вкус. Она рыжая, шея очень бела, но вообще более дурна, чем хороша. Говорят, ума необыкновенного»¹⁷.

Год спустя Шевырев отозвался о Гвиччьоли с большей заинтересованностью. Стихотворение «Камень Данта» датировано автором 7 апреля 1831 г.;. посылая Погодину его текст при письме из Рима (от 21 апреля 1831 г.), Шевырев писал: «Прочел последние три тома «Записок» Байрона - и как это приятно! Внизу читаю о любви к Гвиччьоли, а из верхнего этажа слышу ее звуки. Она живет над нами, и я всегда засыпаю под ее голос: играет и поет до полуночи, и, кажется, живет музыкой. Пиеса <т. е. стихотворение «Камень Данта»> к ней относится, но я надеюсь ее прославить лично, ибо она очень интересна. Локоны волшебные и сравнение им готово. Не думай, чтоб я влюбился. Нет, я очень живу скромно»¹⁸. В 30-е годы имя Терезы Гвиччьоли, как любовницы Байрона, без стеснений упоминалось в русской печати. В русском издании «Записок о лорде Байроне» капитана Т. Медвина (1835) можно было, например, прочесть такое признание поэта: «Идею Дантова пророчества подала мне графиня Гвиччиоли. Тогда я за нею волочился...»¹⁹ Автор помещенной в «Московском наблюдателе» «Повести о том, как Англия попала в Костромскую губернию», рассказывая, как английский путешественник по русской провинции был пленен русской девушкой, сделал следующее попутное замечание: «Я видел в Риме графиню Гвич..., страстно любимую лордом Байроном. Что же? Ни дать ни взять - шотландская молочница! Можно же извинить Тэлора, когда он влюбился в свежесть лица и лазурь очей, нашей Полины,- он, напоминающий Байрона одним уменьем плавать и стрелять метко в цель»²⁰.