|
113
Все ближе, ближе... Нежные уста,
Казалось, оживляющим дыханьем
Его согреть хотели; теплота
Ее руки с заботливым вниманьем
Касалась щек его, висков и рта
С таким любовным, ласковым желаньем
В нем снова жизнь и чувства воскресить,
Что мой герой вздохнул - и начал жить.
114
Тогда его полунагое тело
Плащом прикрыли, голову его
Поникшую приподняли несмело;
Жуан, еще не помня ничего,
К ее щеке прижался, помертвелый,
И, из кудрей питомца своего
Рукою нежной влагу выжимая,
Задумалась красавица, вздыхая.
115
Потом его в пещеру отнесла
Она вдвоем с прислужницей своею.
Хоть та постарше госпожи была,
Но позадорней, да и посильнее.
Костер она в пещере развела,
И перед ним предстала, словно фея,
Девица - или кем бы там она
Ни оказалась, - девственно стройна.
116
На лбу ее монеты золотые
Блестели меж каштановых кудрей,
И две косы тяжелые, густые
Почти касались пола. И стройней
Была она и выше, чем другие;
Какое - то величье было в ней,
Какая - то надменность; всякий знает,
Что госпоже надменность подобает.
117
Каштановыми были, я сказал,
Ее густые волосы; но очи -
Черны как смерть; их мягко осенял
Пушистый шелк ресниц темнее ночи.
Когда прекрасный взор ее сверкал,
Стрелы быстрей и молнии короче, -
Подумать каждый мог, ручаюсь я,
Что на него бросается змея.
118
Лилейный лоб, румянец нежно - алый,
Как небо на заре; капризный рот...
Такие губки увидав, пожалуй,
Любой о милых радостях вздохнет!
Она красой, как статуя, сияла.
А впрочем, присягну: искусство лжет,
Что идеалы мраморные краше,
Чем юные живые девы наши!
119
Я говорю вам это неспроста,
Я даже под присягой утверждаю:
Одной ирландской леди красота
Увянет незамеченной, я знаю,
Не оживив ни одного холста;
И если злое время, все меняя,
Морщинами сей лик избороздит, -
Ничья нам кисть его не сохранит!
120
Такою же была и эта фея;
Хоть не испанским был ее наряд -
Попроще, но поярче, веселее.
Испанки избегают, говорят,
Материй ярких - хитрая затея!
Но как они таинственно шуршат
Баскинами и складками мантильи -
Веселые прелестницы Севильи!
|
|
121
Но наша дева в пестрые цвета
Была с большим уменьем разодета.
Все было ярко в ней - и красота,
И золото, и камни - самоцветы.
И кружевная тонкая фата,
И поясок, и кольца, и браслеты,
И туфельки цветные; но - ей-ей! -
Чулок на ножках не было у ней!
122
Костюм ее служанки был скромнее,
Из пестрых тканей, более простых;
Фата была, понятно, погрубее,
И серебро монет в кудрях густых
(Оно приданым числилось за нею,
Как водится у девушек таких).
Погуще, но короче были косы.
Глаза живее, но чуть-чуть раскосы!
123
Они с изобретательным стараньем
Кормили Дон-Жуана каждый час.
Всем женщинам - пленительным созданьям -
Естественно заботиться о нас.
Бульон какой - то с редкостным названьем
Ему варили; уверяю вас:
Таких бульонов даже в дни Ахилла
С самим Гомером муза не варила!
124
Но мне пора вам рассказать, друзья,
Что вовсе не принцессы девы эти.
(Я не люблю таинственности, я
Не выношу манерности в поэте!)
Итак, одна красавица моя -
Прислужница, как всякий мог заметить;
Вторая - госпожа. Отец ее
Живет уловом: каждому свое!
125
Он в юности был рыбаком отличным -
И, в сущности, остался рыбаком,
Хотя иным уловом необычным
Он занимался на море танком.
Мы числим контрабанду неприличным
Занятием, а грабежи - грехом.
Но не понес за грех он наказанья,
А накопил большое состоянье.
126
Улавливал он в сети и людей,
Как Петр-апостол, - впрочем, скажем сразу,
Немало он ловил и кораблей,
Товарами груженных до отказу,
Присваивал он грузы без затей,
Не испытав раскаянья ни разу,
Людей же отбирал, сортировал -
И на турецких рынках продавал.
127
Он был по крови грек, и дом красивый
Имел на диком острове Циклад.
И жил свободной жизнью и счастливой,
Поскольку был достаточно богат.
Не нам судить, читатель мой пытливый,
В каких он прегрешеньях виноват,
Но дом украсил он лепной работой,
Картинами, резьбой и позолотой.
128
Имел он дочь - красавицу. За ней
Приданого готовил он немало,
Но дочь его Гайдэ красой своей
Богатства блеск бесспорно затмевала.
Как деревцо, в сиянье вешних дней
Она светло и нежно расцветала
И нескольким искателям в ответ
Уже сказала ласковое "нет".
|