| |
41
Трудненько было с классиками им!
Ведь боги и богини резво жили
И, не в пример испанцам молодым,
Ни панталон, ни юбок не носили.
Педантов простодушием своим
Смущали и Гомер, и сам Вергилий;
Инеса, что совсем не мудрено,
Боялась мифологии давно
42
Мораль Анакреона очень спорна,
Овидий был распутник, как вы знаете,
Катулла слово каждое зазорно.
Конечно, оды Сафо вы читаете,
И Лонгин восхвалял ее упорно,
Но вряд ли вы святой ее считаете.
Вергилий чист, но написал же он
Свое «Formosum pastor Corydon»*.
{* «Пастух Коридон к Kрасавцy» (лат.).}
43
Лукреция безбожие опасно
Для молодых умов, а Ювенал,
Хотя его намеренья прекрасны,
Неправильно пороки обличал:
Он говорил о ближних столь ужасно,
Что просто грубым слог его бывал!
И, наконец, чей вкус не оскорбляло
Бесстыдство в эпиграммах Марциала?
44
Жуан, конечно, классиков зубрил,
Читая только школьные изданья,
Из коих мудрый ментор удалил
Все грубые слова и описанья.
Но, не имея смелости и сил
Их выбросить из книги, в примечанья
Их вынес, чтоб учащиеся вмиг
Их находили, не листая книг.
45
Как статуи, они стояли рядом,
Казалось, педагогика сама
Их выстроила праздничным парадом
Для юного пытливого ума,
Покамест новый ментор мудрым взглядом
Их не пошлет в отдельные дома,
По разным клеткам, строчкам и куплетам,
Где место им назначено поэтом.
46
Фамильный требник их украшен был
Картинками, какими украшали
Такие книжки. Но излишний пыл
Художники при этом допускали:
Не раз глазком молящийся косил
На многие занятные детали.
Инеса этот требник берегла,
Но Дон-Жуану в руки не дала.
47
Читал он поученья, и гомилии,
И жития бесчисленных святых,
Отчаянные делавших усилия
Для обузданья слабостей своих
(Их имена известны в изобилии).
Блаженный Августин, один из них,
Своим весьма цветистым «Искушеньем»
Внушает зависть юным поколеньям.
|
|
48
Но Августина пламенный рассказ
Был запрещен Жуану: этим чарам
Поддаться может юноша как раз.
Инеса, осторожная недаром,
Обычно с сына не спускала глаз,
Служанкам доверяла только старым, -
Что и при муже делала она.
Сия метода женская умна!
49
Итак, мой Дон-Жуан все рос да рос,
В шесть лет - прелестный мальчик,
а в двенадцать
Мог, если ставить правильно вопрос,
Уже прелестным юношей считаться.
Конечно, он не знал греховных грез
И был способен много заниматься:
Все дни он проводил, покорен, тих,
В кругу седых наставников своих.
50
В шесть лет он был ребенок очень милый
И даже, по ребячеству, шалил;
В двенадцать приобрел он вид унылый
И был хотя хорош, но как-то хил.
Инеса горделиво говорила,
Что метод в нем натуру изменил.
Философ юный, несмотря на годы,
Был тих и скромен, будто от природы.
51
Признаться вам, доселе склонен я
Не доверять теориям Инесы.
С ее супругом были мы друзья;
Я знаю, очень сложные эксцессы
Рождает неудачная семья,
Когда отец - характером повеса,
А маменька - ханжа. Не без причин
В отца выходит склонностями сын!
52
Я сплетничать не буду, но сказать
Хочу со всею честностью моею:
Когда б хотел я сына воспитать
(А я его, по счастью, не имею!),
Не согласился б я его отдать
В Инесин монастырь; всего скорее
Послал бы я мальчишку в пансион,
Где попросту учиться мог бы он.
53
Там все-таки, скажу без хвастовства я,
Как следует учили нас, ребят.
Я греческие буквы забываю,
Но многое я помню - verbum sat!*
И многое отлично понимаю.
Я, в сущности, конечно, не женат,
Но сыновей возможных воспитание
Обдумывал как следует заранее.
{* Сказанного достаточно! (лат.)}
54
В шестнадцать лет младой испанец наш
Был строен, ловок, хорошо сложен;
Догадлив и умен почти как паж,
Почти мужчиной мог назваться он;
Но маменька его впадала в раж
При этой мысли, подавляя стон:
Уж в самом слове «зрелость», ей казалось,
Ужасное значенье заключалось!
|
